«Воспламеняюсь от литературы»

Композитор Александр Журбин со своей будущей женой, поэтессой Ириной Гинзбург, познакомился благодаря книгам. Однажды он пришел к переводчику Льву Гинзбургу за разрешением положить его переводы на музыку, а дверь в квартиру открыла красивая 24-летняя девушка. Дальнейшее было предрешено…

У тебя в библиотеке остались издания прежних лет?

Практически все книги, которые меня окружают, путешествовали со мной из Ленинграда сначала в Москву, затем в Нью-Йорк, а потом обратно в Москву. Когда мы с Ириной поженились, то было много удивительных совпадений. Например, у нее был один том из собрания сочинений любимого писателя, а у меня другой том из того же собрания сочинений. Стоящее на полке собрание сочинений Томаса Манна я купил, когда мне было 19 лет, оно везде ездит со мной. Позднее я даже написал мюзикл по новелле Томаса Манна «Фьоренца».

Наверное, многие книги с автографами?

Вот книга Сергея Образцова. Я имел счастье быть с ним знакомым. Как-то мы пришли к Сергею Владимировичу вместе с нашим сыном, Левой, которому было всего три года, а Сергею Владимировичу тогда было лет 80. И он сделал Леве на книжке такую надпись: «Дорогой Лева, когда вырастешь, прочти и позвони мне, скажи, как понравилось». Лева прочитал, но позвонить не удалось — Сергей Владимирович к тому времени уже умер. Или другой патриарх советской литературы — Виктор Борисович Шкловский. Мы жили с ним в одном доме. Я вез сына в коляске, идет Виктор Борисович. Я прошу: «Напишите, пожалуйста, автограф моему сыну». Леве было тогда шесть месяцев, а Шкловскому — 90. И он написал: «Сашке Журбину и Левке Журбину от старого Витьки Шкловского».

Я вижу у тебя книги с автографом Бродского. Ты был с ним знаком. Какую музыку он любил?

У него были странные вкусы. Кто-то ему внушил — и он это всегда говорил, — что Гайдн более великий композитор, чем Моцарт. Откуда он это взял? Не думаю, что он так глубоко в этом разбирался. Он любил Шуберта. Кстати, и на поэзию у него был свой взгляд. Он не раз говорил, что Баратынский куда более великий поэт, чем Пушкин.

Ты один из тех композиторов, в основе творчества которых лежат литературные произведения…

Я написал около сорока мюзиклов, и все они, естественно, построены на каком-то литературном сюжете. Я бы сказал, что воспламеняюсь от литературы. Когда я начинаю читать какое-то произведение, тут же думаю, как с этим произведением «обвенчаться».

Разве можно из «Преступления и наказания» Достоевского сделать мюзикл?

Уже сделали. Мой коллега и друг Эдуард Артемьев, знаменитый композитор, закончил, наконец, оперу «Преступление и наказание», над которой работал 30 (!) лет. Я тоже обращался к Достоевскому, его роману «Униженные и оскорбленные» — это ранний роман Достоевского, немного сентиментальный. Сам Достоевский говорил, что тогда находился под сильным влиянием «Отверженных» Гюго.

Мне казалось, что Достоевский такой трагический писатель, что делать из его произведений мюзиклы довольно странно…

Тут ты, как и многие, ошибаешься. Мюзикл — это нелегкий жанр. Вот оперетта — жанр легкий, веселый. Возьмите мюзикл «Вестсайдская история» — там все умирают, это настоящая трагедия. Или мюзикл «Человек из Ламанчи» по «Дон Кихоту». Главное, что нужно для мюзикла, — это страсть, человеческая чувственность, и если они есть, то мюзикл получится.

Какие книги ты перечитываешь?

Мои любимые авторы — Набоков, Томас Манн, Достоевский. Каждый из них закрывает какую-то часть моей души. Набоков — своим немыслимым дьявольским уходом в какую-то гиперреальность, Томас Манн — один из немногих великих писателей, который понимал в музыке, Достоевский — это глубины человеческого подсознания. Но есть писатель, которого я последние год-полтора читаю без конца. Я читаю его в первый раз. Это очень трудное чтение — последний том эпопеи Марселя Пруста «В поисках утраченного времени». Я всегда мечтал ее прочитать. И мало людей в России ее читали. Оказывается Бродский, человек очень начитанный, тоже никогда не читал Пруста. Дело в том, что Пруст тогда не был переведен целиком. Бродский хорошо знал английский, а французским не владел. И начинать читать огромную книгу без финала для него не имело смысла.

Я помню, что ты и сам — автор четырех книг…

Последняя называется «Орфей, Эвридика и я». Я написал про детство, про юность. В книге есть и несколько писем людям, которых очень люблю, — например, Рахманинову. У меня с ним некая мистическая связь. Он жил в том же доме, в котором я сейчас живу, и даже играл на рояле, который сейчас принадлежит мне. Мало того, Рахманинов лечился у психиатра, который жил за углом. Я ежедневно прохожу мимо этого здания. Такая вот мистика.

назад